Последние залпы Курской дуги. Из книги генерал-полковника Глеба Бакланова «Ветер военных лет»

Рассвело. Поднявшееся на безоблачном небе солнце стало пригревать. Немецкие самолеты не появлялись. Видимо, все они были брошены против наших танковых армий, стремительно продвигавшихся к Харькову и Богодухову.

От командиров подразделений нашей дивизии начали поступать сообщения по радио и прибывать посыльные с письменными и устными донесениями примерно одинакового содержания. Особенно запомнился молодой солдат, видимо, бежавший всю дорогу и потому страшно запыхавшийся. С трудом разлепляя потрескавшиеся, запёкшиеся губы, он после официального доклада добавил уже от себя:

– Я столько немцев сроду не видел, товарищ генерал. Валом валят. Просто видимо-невидимо.

– С оружием?

– Да тут уж не до оружия. Они прямо живым весом давят. Командир спрашивает, что делать.

– Передай всем от Родины и лично от меня: стоять насмерть, как стояли в Сталинграде. Тех, кто прорвётся, уничтожать огнем вторых эшелонов.

Всем штабам я приказал организовать круговою оборону.

Начали поступать тревожные донесения:

– Прорвались танки…

– Прорвалась большая группа пехоты…

– Противник развернул артиллерию и минометы…

Требовалось ввести в бой резервы. Но их уже не было. По радио поступали сообщения о потерях, понесённых подразделениями дивизии. Из артиллерийского полка сообщили, что погиб командир дивизиона Герой Советского Союза майор И. М. Быков. Это было горько. Быкова в дивизии знали и любили. Человек беспримерной храбрости и мужества, он ещё зимой 1942 года под Харьковом в одном бою уничтожил огнём батареи, которой командовал тогда, 31 немецкий танк. За это и был удостоен высокого звания Героя Советского Союза.

Поступали сообщения о вспыхивавших то там, то здесь рукопашных схватках. Гитлеровцы метались, ища любую щель, чтобы вырваться из кольца окружения.

Теперь я практически не имел возможности вернуться на свой КП. Уж слишком велик был риск наскочить на какую-нибудь группу фашистов. Проводная связь давно прервалась. Всё управление шло от меня по радио, а полковник Бельский и штаб ловили мои приказы и донесения командиров полков, принимая необходимые меры для обеспечения боя.

Я отошёл от рации, чтобы выглянуть в окно. Тут же радист закричал:

– Товарищ генерал! Командир второго батальона передаёт, что прорвалась большая группа немцев! Они двигаются в направлении нашего КП!

Я кинулся к рации, но связь прервалась.

Подполковник Шур объявил тревогу. Все заняли оборону в выкопанных ещё ночью щелях.

Минут через пятнадцать показалась поспешно идущая колонна гитлеровцев, человек 250–300. Смешав ряды, немцы стали спускаться в овраг, тянувшийся мимо нас.

Наша оборона состояла из солдат комендантского взвода, связистов, радистов, шофёров и повозочных. Всего человек 40–45. От батареи, которая вместе с ротой автоматчиков уже была брошена в бой, осталось одно орудие.

– Как предлагаете действовать, товарищ подполковник? — спросил я Шура.

– Думаю, что надо дать фашистам втянуться в овраг, а потом открыть интенсивный огонь картечью из нашего орудия.

– Согласен. Но артиллерийский огонь следует поддержать огнём из автоматов и карабинов. Надо возможно быстрее ошеломить и деморализовать противника.

Подполковник Шур быстро отдал нужные распоряжения. План удался блестяще. После десятого выстрела из пушки оставшиеся в живых немцы, человек семьдесят, подняли руки.

Пленных поместили в просторной риге. Шур приказал одному из солдат остаться охранять их.

– Товарищ подполковник, – усомнился тот, – да разве я их удержу, если они драпать вздумают?

Подполковник Шур заглянул через щель внутрь сарая. Немцы с испуганными и растерянными лицами, вытянув шеи, прислушивались к тому, что происходило снаружи. Шур усмехнулся:

– Не вздумают! Рады небось до смерти, что удалось в плен сдаться.

Должно быть, так это и было. Могучий натиск Красной армии на Курской дуге ошеломил и деморализовал фашистов.

Было же около трёх часов дня. Я не ел почти сутки, и голод основательно мучил меня.

– Не перекусить ли нам? – спросил я Шура.

– Признаться, я давно об этом подумываю, товарищ генерал. Да немцы не учитывают, что я вторые сутки не ел.

– Ну, может, на этот раз потерпят, дадут нам поесть.

Но они не «потерпели».

Едва мы расположились у погреба, как раздался крик:

– Ещё группа немцев с того же направления!

Действительно, приближалось человек 15–20. Шли более организованно, у многих поблёскивали погоны – офицеры. Вдруг мой водитель Фёдоров, лежавший в одном из окопчиков, закричал:

– Товарищ генерал! Там немецкий генерал!

– Точно? Ты хорошо разглядел?

– Очень даже хорошо! Лампасы у него на брюках!

Взять в плен генерала — это было заманчиво. Я подозвал связного.

– Проберитесь огородами к орудию. Передайте, приказываю по немцам не стрелять.

Быстро приказали всем, кто держал оборону: по моему выстрелу открыть огонь залпом поверх голов фашистов, с криком «Хенде хох!» встать и держать немцев под прицелом.

Конечно, фашисты могли открыть огонь, особенно если бы они знали, как нас мало. Но я рассчитывал, во-первых, на неожиданность нападения, а во-вторых, на чисто психологический момент. Дорога гитлеровцев лежала через овраг. Они должны были пройти мимо многих десятков трупов. Зрелище это, тяжкое уже само по себе, могло вызвать мысль о гибельности этого места и бессмысленности сопротивления.

Расчёт оказался верным. Едва мы открыли огонь, фашисты подняли руки. Наши солдаты кинулись к ним, чтобы обезоружить.

– Генерала! Берите генерала! – крикнул я.

В тот самый момент, когда двое наших были буквально в трёх шагах от фашистского генерала, он поднял пистолет к виску и выстрелил. По документам и показаниям пленных офицеров штаба, это был сам командир 19-й танковой дивизии генерал-лейтенант Шмидт.

Досаде моей не было границ. Потерять такого пленного!

Теперь мы наконец могли перекусить. Но от огорчения у меня совершенно пропал аппетит. Я сидел с консервной банкой в руке и рассеянно ковырял в ней вилкой. Подполковник Шур окликнул меня:

– Да вы ешьте, товарищ генерал! Я, конечно, понимаю – очень хотелось взять в плен такую фигуру. Но что уж так расстраиваться.

– «Расстраиваться». Вы представляете, сколько он мог сказать?

– Это так, – пытался утешить меня Шур. – Но и без того сам факт его гибели – наша большая победа.