Несгибаемый стержень славянской души. Жительница села Стригуны отметила 95-летний юбилей

Вся жизнь Екатерины Григорьевны Солоха была наполнена нелёгкими испытаниями, которые её закалили и чётко отпечатались в памяти. Детство было беззаботным и светлым, хотя и пришлось на предвоенные годы. С ним она рассталась в тот момент, когда рядом не стало мамы.

В те военные годы дети, как правило, взрослели в один миг. Она и её сверстницы не понимали, что такое война, оккупация, люди в серой форме, говорящие на чужом языке. Но вскоре им пришлось узнать, какие звуки издаёт пролетающая пуля и какой грохот и лязг исходит от проходящей мимо стальной громадины с крестами на бортах.

«Мне, когда в Порубежное пришли немцы, едва исполнилось одиннадцать лет, – вспоминала Екатерина Григорьевна Солоха. – Что я в таком возрасте понимала? Да ничего. Наши отошли, немцы пришли. Части их пошли дальше, а в наших дворах расквартировали немецких солдат, которые, отдохнув, уходили в сторону Белгорода, а на их место приходили грязные и уставшие, а некоторые были раненые. Поначалу мы побаивались незваных гостей, а потом как-то привычнее стало, но лишний раз им на глаза старались не попадаться. Немцы стояли во всех дворах. Были случаи, когда они нас даже пытались чем-то угощать. Помню, как один из них пришёл во двор, а там варится что-то наподобие каши для детей. Видно было, что он голодный и сильно уставший. Попытался объяснить, чтобы хозяйка и ему насыпала в миску. Что-то лопотал на своём, тыкая миской в сторону дымящейся посудины. Хозяйка положила и ему, шепча нехорошие слова. Немец ничего не понял, иначе была бы беда за те слова, что были произнесены в его адрес. Кашу, больше похожую на баланду, немец уплетал за обе щеки. Потом он опять стал тыкать хозяйке миской и что-то говорить. Женщина хотела ему дать добавки, а он миской машет – и «найн, найн». Все поняли, что он хочет узнать, как это блюдо называется. Хозяйка злобно ответила: «Жры мовчкы». А он и запомнил. Когда появлялся во дворе, где был определён на постой, приходил к хозяйке с миской и спрашивал, типа, нет ли «жры мовчкы». А в скорости его и многих, кто с ним приходил на отдых, мы больше не увидели».

Однажды, отгоняя корову на пастбище, Екатерина Григорьевна сильно испугалась, когда увидела летящий прямо над собой самолёт. И когда начали взрываться бомбы, она побежала напрямую к своему дому.

«Старшая сестра начала меня ругать, что я побежала, а не спряталась во рву или просто не упала на землю. Так и тряслись мы, обняв друг друга. А потом вспомнили, что я же корову на пастбище отгоняла. Караул! Побежали искать, а её нигде нет. А она, хитрюга, вернулась и давай по людским огородам шкодить. Пришла как бочонок: напаслась в огородах досыта. Не помню, каким тогда богам мы молились, но нам повезло, что немцы нашу корову не забрали. Она была наша спасительница. Без неё бы нам совсем худо пришлось».

Когда наши «дали прикурить» немцам в Сталинграде, они всполошились, засуетились. А вскоре начались бои на Курской дуге.Немцы с постоя снялись быстро. Всё необходимое они погрузили и увезли, но странным образом остался не вывезенным трофейный скарб. Люди, которые за годы оккупации не видели нормальной одежды, обуви, забыли, что такое мыло, бросились к помещению, где враг складировал трофеи. Кому-то достались сапоги, кто-то подобрал пиджак или пальто, мне досталось одеяло.

«А немцы всё уходят и уходят. Вдруг грохот. Это наши танкисты уже на подходе. Их встречали с криками радости и слезами. Даже мы, дети, повзрослевшие не по годам за считанные часы, и то понимали, что оккупации – конец. Но наша радость была недолгой – наступившее на нашей земле мирное время возложило на плечи всех, кто уцелел на освобождённой территории, нечеловеческие тяготы и лишения. Разруха, голодно, холодно, – продолжила Екатерина Григорьевна. – Через несколько дней после того, как наши прогнали немцев, в село на коне прискакал такой бравый, с крепким телосложением военный и кричал на ходу: «Где моя жена, дети?» Это был мой дядя Георгий, между порочим, он на фронте был каким-то начальником или командиром. Перед войной он жил с семьёй в Харькове. Когда немцы подходили к городу, его жена вместе с детьми пробралась к нам в село. Переночевал, а утром мы все вместе проводили его до Борисовки. Так и не видели мы его больше. Погиб на фронте. Не вернулся с войны и мой брат».

Екатерина Солоха ходила в лес с подругами на заготовку дров. Но что может принести на своих плечах девчонка, которой 12-13 лет?! А зима-то – не один день. Да и потом, все военные и первые послевоенные годы, зимы были суровыми и снежными. А через год после Великой Победы сильнейший град побил все посевы. Просто смешал всё с землёй. Последовало засушливое лето и неурожай 47-го года. И снова голод и холод.

Вспоминая о тех трудных годах, Екатерина Григорьевна рассказывала, что люди, чтобы выжить, добавляли в «варево» или что-то подобное всё, что хоть как-то можно было съесть. На первом месте был конский щавель, листья лебеды и амаранта, в народе зовущегося щирицей. В ход шла кора молодой липы, которую голодающие научились употреблять в пищу ещё в 1933 году. Она также неоднократно в разговоре подчёркивала, что от голодной смерти в послевоенное время их спасала корова. То, что готовилось, есть было просто невозможно. Но вприкуску с молочком – уже хоть что-то. Так и выжили.

Екатерина Григорьевна Солоха едва окончила четыре класса, как пошла помогать старшим в колхозе. Начинала в животноводстве. Чуть позже – в полеводстве. Механизация в первые послевоенные годы только набирала обороты. Больше использовался ручной труд. Деды и опытные женщины косят и жнут – молодёжь вяжет снопы, а уж потом обмолачивает. Молодёжь в основном занималась и заготовкой жгутов для связки снопов. Ходили на речку, по берегам рвали осоку и крутили из неё так называемые «пэрэвэсла». Да не как зря и не менее 50 штук на человека. Можно только представить, что было с руками девчат, ведь осока режет кожу не хуже бритвы, о перчатках или даже рукавицах речи не было. Молотилка – одна на целую округу. Её в колхоз, в котором трудилась Екатерина, обычно по графику перебрасывали в октябре. Но растягивать обмолот было нельзя: молотилка нужна была в других хозяйствах, поэтому работали и день, и ночь. Спали, как вспоминала Солоха, в соломе. Чуть подремали – и вновь за дело. Простыла, температура, но продолжала работать.

Вышла замуж. Семейная жизнь взяла неплохой старт. Родились дети. Через некоторое время молодая семья переехала в Стригуны, прикупив старый небольшой домик под соломой с сарайчиком-развалюшкой рядом. Свекровь одарила коровой да домашним скарбом по мелочам. В Стригунах родился и третий ребёнок – дочка Оля, которую в районе многие знают как человека большой души, простоты, чуткости и отзывчивости. Супруг Екатерины, чтобы построить новое жильё, стал ездить на заработки – то в Карелию, то в леспромхозы в Марийской АССР. Заработал денег в пересчёте на вагон строительного леса, поменял на дуб. Строительному материалу дали год выдержки, обтесали. Из дубовых пластин был построен дом по тем временам с шиком и блеском. Но однажды «добрые» люди внесли раздор в их крепкую и дружную семью. Было ли что, не было, но, будучи принципиальным человеком, Екатерина указала супругу на дверь. Не изменили её решения ни объяснения супруга, ни уразумения подруг, говоривших: «Ты что, Катька, с ума сошла, такого хозяина из дома выгнала, с тремя детьми на руках одна осталась. Не потянешь такую ношу». Но Екатерина не отступила. И до сих пор так и не признаётся: жалеет, что была тогда такой принципиальной или нет? Тем не менее сама подняла троих. Продолжала работать в полеводстве колхоза имени Ленина. На приусадебном участке в половину гектара выращивала лук, который реализовала обычно на рынках Тулы. Держала хозяйство. Работала в прямом смысле от зари до зари. Световой день в колхозе, остальное время – хлопоты по дому и на приусадебном участке. Где советом, где материально помогла всем детям прочно стать на ноги. Все трое получили высшее образование. Вышли, что называется, в люди, не замарав себя, без гордыни, но и умея бороться за жизнь. Кто ж сомневается, чья кровь в их жилах?!

«Мама у нас до сих пор сохранила свой прежний задор, – рассказывала младшая дочь Ольга Лысенко. – Такая же строгая, такая же принципиальная. Она не всё рассказывает о том, что пережила за свою жизнь. Стоит просто позавидовать ясности её ума, житейской мудрости, несгибаемости духа. Мы уже сами мамы и бабушки. Но даже в таком возрасте мама  для нас авторитет».